Я потянулся к пульту и медленно повернул один из переключателей. Излучаемый куполом свет немного убавил в яркости. Чем дальше я крутил рукоятку, тем яснее проступала за куполом ночная тьма. Оказывается, мое забытье длилось целый день! Желая выяснить пределы действия данного устройства, я убавил свет до минимума, а затем выключил вовсе.
– Клэй! – испуганно вскрикнула Анотина.
Я поспешил ее успокоить:
– Все в порядке. Это я.
Сквозь прозрачный хрусталь исчезнувшего купола виднелись сонмы звезд. Они сверкали с какой-то отчаянной яркостью, и я спросил себя, чем они могут быть в мнемонической системе Белоу. В отсутствие света внутреннее пространство купола казалось еще тише и уединеннее, чем прежде. Впереди, за прозрачной мембраной, проступал текучий океан – сумрачные горы в вечном движении, мерцающие блестками лунного света.
– Как красиво! – прошептала Анотина, наощупь отыскав меня во тьме.
– Да… – выдохнул я.
Она кивнула в сторону кресла:
– Полагаю, это и есть Белоу.
– Боюсь, что так, – согласился я.
– Меня мучает лишь один вопрос, Клэй. В чем смысл всего этого?
Признайся я, что не имею на этот счет ни малейшего понятия, – Анотину такой ответ вряд ли обидел бы. Но я крепко задумался над ее вопросом. После долгого созерцания катящихся в ночи волн я произнес:
– По-моему, это как-то связано с его страхом неизвестности.
– Я этот страх ощущаю уже давно, – ворчливо отозвалась она.
– Приятного мало, – согласился я, – но поверь моему опыту, это лучше, чем наоборот.
Анотина взяла меня за руку, и, не зажигая света, мы переместились в центр комнаты. Понимаю, в данных обстоятельствах это могло показаться легкомысленным, но мы разделись и легли на пол. Вдвоем мы изо всех сил трудились над поисками момента настоящего или настоящего момента, словно пытались доказать самим себе собственную реальность. В горячке страсти была хотя бы иллюзия свободы…
Когда все закончилось, Анотина прикорнула ко мне и сонно прошептала на ухо:
– Ты все еще веришь в меня, Клэй?
Я ответил, что верю, и вскоре ее дыхание превратилось в легкое посапывание. Вот тогда-то в моем теле и зашевелилось знакомое чувство. Я сел и повернул голову, словно прислушиваясь – а на самом деле пытаясь уловить забытое ощущение распускающегося в солнечном сплетении цветка. Метаморфоза была странная, но не пугающая. А когда взгляд скользнул по спящей Анотине, все стало ясно.
То, что я испытывал сейчас, было абсолютно идентично реакции, которую годами раньше вызывала во мне инъекция чистой красоты. Щупальца наркотика уже начинали обволакивать сознание. Все вдруг преисполнилось глубокого смысла. Я знал, что скрытой сущностью Анотины была формула красоты, и она от меня более не скрывалась. По телу разлилось восхитительное тепло и воодушевление. Мысли разноцветными рыбками мелькали в голове, и одна из них, особенно резвая, была вопросом: как я столько времени обходился без этого?
Извечный рокот волн слился в чарующую мелодию, звезды в небесах заплясали, как светлячки… Я начал смеяться и не мог уже остановиться. Все стало простым и понятным. Разрушение летучего острова было исчезновением всего лишь первой ступени памяти Белоу – памяти, созданной сознанием и волей. Эта часть была самой сложной и организованной, потому и погибла первой. Нам с Анотиной удалось сбежать в другую область памяти – ту, что мы приобретаем машинально, проживая жизнь с открытыми глазами.
Как обычно после дозы наркотика, мне явилось видение. Оно соткалось прямо из воздуха – сперва в виде дрожащего призрака, а затем как мираж из плоти и крови. В четырех шагах от меня сидел черный пес Вуд. Бока у него были исполосованы шрамами, на голове не хватало одного уха.
– Ко мне, малыш, – позвал я и протянул к нему руку.
Пес подошел и сел у моих ног. Я долго гладил и обнимал его. Собачья шерсть оказалась мягкой на ощупь, а на месте оторванного уха до сих пор сырела кровь. Какое же это было удовольствие – просто ласкать собаку!
– Ты жив, – улыбнулся я.
Он залаял в ответ, и я открыл глаза.
24
Проснулся я совершенно разбитый и злой на весь мир, а особенно на мерзкий солнечный свет, бьющий прямо в глаза. Первой мыслью было проверить, здесь ли собака: вопреки здравому смыслу я надеялся, что Вуд останется со мной. Обнаружилось, однако, что пропал не только пес, но и Анотина. Я нервно вскочил на ноги, стал оглядываться по сторонам и звать ее по имени. Раз пять я обернулся вокруг своей оси, пока не закружилась голова. Я пошатнулся и чуть не упал. Внезапный страх одиночества в плену воображаемого корабля, в океане памяти, лишил меня воли. Я вдруг почувствовал себя персонажем со страницы, которую вырвали из книги. Ощущение, что меня похоронили заживо, сводило с ума.
Бросившись к бесчувственному Белоу, я стал умолять его вернуть Анотину. Потом схватил за плечи и принялся яростно трясти, как вдруг услыхал отчетливый стук. Подняв голову, я увидел Анотину – она махала мне рукой с внешней стороны купола. Это зрелище и обрадовало меня, и погрузило в еще большее недоумение. Довольно долго я просто стоял и тупо глядел на нее. Анотина снова постучала по куполу, чтобы вывести меня из транса, а затем указала на меня пальцем. Я прижал руку к груди и кивнул. Тогда губы Анотины беззвучно зашевелились, и я догадался, что она говорит: «Обернись». Я повиновался и сзади, на другой половине купола, увидел то, на что не обратил в панике внимания. В низкой стене, окружавшей наш корабль, виднелась открытая дверца.
Приблизившись, я встал на четвереньки и выглянул наружу: вдоль внешней стороны купола имелось что-то вроде балкона с перильцами. Странно, что я не заметил этой детали раньше, еще на острове. Низенькая дверца, ведущая на балкон, напоминала проход в потайной сад, где мы одержали победу над Учтивцем. Я пробрался сквозь нее и выполз на балкон. Отсюда рокот океана был слышен яснее. Пронизывающий ветер и яркое солнце мгновенно освежили меня, смыв остатки похмелья.
Поскольку балкончик оказался довольно узким, перила низкими, а качка более ощутимой, чем изнутри, я предпочел остаться на карачках и таким манером двинулся вокруг купола. А когда уткнулся макушкой в колени Анотины и поднял голову, то увидел, что она хохочет. Наверное, мне следовало смутиться, но теперь, когда она опять была со мной, мне было все равно. Одной рукой я ухватился за перила, и Анотина, взяв за другую, помогла мне подняться.
– Я думал, ты исчезла, – сказал я, обнимая ее в поисках сочувствия.
– Прости, что не предупредила, – ответила она. – Я забавлялась с рычажками на пульте кресла и обнаружила, что один из них открывает эту дверцу. Взгляни, какой изумительный отсюда вид!
Набравшись мужества, я обернулся и взглянул на серебристый океан. Волны под нами вздымались и опадали, и правильный ритм их движения успокаивал.
– Теперь я понимаю, почему доктор был так очарован океаном, – промолвила Анотина. – Наблюдать за этими сценками бесконечно увлекательно – как будто смотришь тысячу маленьких спектаклей одновременно. Кажется, недавно я даже видела тебя.
– Я, случайно, не полз на четвереньках?
Она засмеялась:
– Нет, по-моему, ты заставлял Белоу что-то пить из чашки.
– А что еще ты видела? – полюбопытствовал я.
– Много чего, но все происходит так стремительно, что не успеваешь уловить никакого смысла. Стоит различить какую-то сцену, как она уже покрывается рябью, меняется и превращается в нечто совсем иное. Как ученый, я бы сказана, что здесь можно сделать весьма любопытные выводы.
– Любопытные выводы… – эхом повторил я.
Не знаю, сколько времени мы так простояли. Думаю, что немало: волнообразное движение жидкой ртути завораживало. Наблюдая за постоянным потоком разрозненных сцен, частичек единой истории, все время казалось: еще одна картинка – и вся хроника обретет смысл.
Пока я смотрел на море, с удовольствием ощущая рядом плечо Анотины, мысли странствовали сами по себе. Мне вдруг подумалось, что вот уже пару суток у меня маковой росинки во рту не было, однако ни голод, ни жажда меня не мучают. Вот от сигареты я бы не отказался, но мои способности фокусника испарились вместе с островом.