— Конечно, ты можешь принять в этом участие, Лэнгдон, но ведь не сегодня же — не в день, который мы приберегли для себя?
— Разумеется, нет. Мы предадимся разгулу сегодня, а в Лондоне будем в понедельник. Гилберт пишет, что ты можешь присоединиться при условии, что будешь милосердна. Он уже поговорил с Уильямом Биллсоном и зарезервировал нам в «Полжабы» нашу любимую комнату на целую неделю.
— Ну, если Гилберт хочет, чтобы мы приехали в Лондон, я тоже хочу. Самое время отдохнуть, пока дети гостят у бабушки. Но прямо сейчас вон там, возле раковины, в горшке нас ждут песочные печенья — они отлично сочетаются с холодным пуншем…
Однако их снова перебил шум, донесшийся с подъездной дорожки. Сент-Ив выглянул и увидел облако пыли, поднятое колесами легкого экипажа, которым управляла могучая леди в игривом лиловом платье, обладательница поразительно пышной рыжей шевелюры. Это была Харриет Ласвелл, более известная как Матушка Ласвелл — соседка Сент-Ивов с фермы «Грядущее» в четверти мили к западу отсюда. Женщина глубоко разбиралась в сверхъестественном и часто проводила сеансы для жителей Айлсфорда, которым приспичило поболтать с кем-нибудь потусторонним.
Идею спрятаться Сент-Ив отверг. Восторга у Элис это не вызвало, но было все равно слишком поздно: Матушка Ласвелл, взбиравшаяся по ступеням веранды, заметила Лэнгдона через окно. Гостеприимный хозяин дома распахнул перед женщиной дверь и пригласил ее войти, попутно обратив внимание, что та чем-то встревожена. Внезапно потемнело, ветер, ворвавшийся в открытую дверь, стал ощутимо холоднее, и Сент-Иву вдруг показалось, что в мелодию этого дня вклинилась какая-то фальшивая нота — промозглая сырость, скрытая поверхностным благоуханием. Он увидел, что с севера, будто армия вторжения, надвигаются облака, обещая перемену погоды.
III
ЛЕЧЕБНИЦА «ЭЛИЗИУМ»
Сумасшедший дом и хирургическая клиника, известные как «Лечебница ”Элизиум”», которыми владел и где оперировал доктор Бенсон Пиви, располагались на Уимпол-стрит, ближе к углу Нью-Кэвендиш-стрит. Большое здание из серого камня скрывалось в глубине усадьбы за древними деревьями и кустарниками, перед которыми раскинулся роскошный газон, где более-менее здравомыслящие лунатики порой играли в крокет теплыми вечерами. Ворота высокого шипастого кованого забора, окружавшего имение, были постоянно заперты. Присматривал за ними ревностно выполнявший свои обязанности привратник, который, пребывая неотлучно в сторожевой будке с раннего утра до девяти часов вечера, посетителей впускал только вместе с кем-то из персонала, для чего требовалось этого кого-то из клиники вызвать.
Многие из пациентов были совершенно безумны и обитали в так называемых «тихих комнатах» с двойными оконными стеклами и обитыми джутовыми матрасами стенами, заглушавшими шум. И все же прохожие временами слышали вопли и несвязные всплески дикой человеческой болтовни, доносившиеся из глубин лечебницы. Держать умалишенных в частных больницах — доходное дело, особенно если семья пациента заинтересована в его удобстве и покое; правда, время от времени в лечебницу неминуемо являлись посетители, намеревавшиеся пообщаться с дорогими родственниками или убедиться, что избранное ими для помешанных домочадцев место вполне соответствует своему назначению и названию. А потому в лечебнице имелось также достаточное количество прекрасно оборудованных «дневных комнат» — светлых помещений с картинами на стенах, окна которых были забраны решеткой лишь для безопасности пациентов. Именно в них приводили сумасшедших, обычно напичканных до одури опиумной настойкой, для осмотра или общения с семейством.
А в дальней части дома в просторном подвале размещался тайный анатомический театр доктора Пиви. В нем неопознанные и невостребованные пациенты подвергались трепанации, свежеванию, расчленению и иным экспериментам во имя науки — иногда в полном сознании. Посещали этот подвал по особому приглашению мужчины, а временами и женщины, готовые хорошо заплатить за просвещение либо за развлечение.
Сегодня в анатомическом театре был только один гость, которого одни знали под именем Тредуэлл, другие — как Клингхаймера, и который на самом деле за десятки лет сменил немало имен. На протяжении двух часов он жадно слушал и следил за происходящим. Правда, к самому процессу достойный господин был преимущественно равнодушен — зрелище его не увлекало, — однако глубоко заинтересован результатом. И неожиданно воцарившаяся в подвале тишина его нервировала.
В операционной находился пациент, примотанный кожаными ремнями к массивному креслу, ножки которого, в свою очередь, были намертво прикреплены к плитам пола. Рядом с ним на столике лежала крышка черепной кости диаметром около четырех дюймов и окровавленный трепан, посредством которого кость была отделена. Из раскрытого мозга торчали посверкивающие золотые проводки, скрепленные крохотными винтами с такими же проводниками, шедшими из головы покладистого обитателя лечебницы по имени Уиллис Пьюл, который занимал соседнее кресло.
Пьюла ничто не удерживало на месте, и его голова не имела видимых повреждений. Однако в черепе Уиллиса имелись проделанные трепаном маленькие дырочки, через которые много месяцев назад ему вживили в мозг упомянутые проводки, в обычное время совершенно незаметные в шевелюре. Ранки, понятное дело, давно зажили. Безумие Пьюла было переменным, и в текущий момент он был почти полностью адекватен, а потому последние месяцы ходил по лечебнице без ограничений, отрабатывая свое содержание участием в экспериментах. Нынче Уиллис, традиционной задачей которого были путешествия по сознанию других человеческих существ, порой пугающе хаотичному и непроглядному, произносил вслух проносившиеся по золотым проводкам мысли, добытые из мозга препарированного соседа.
Мистер Клингхаймер следил за лицом доктора Пиви через окрашенные фиолетовым линзы очков, которые улавливали цветной слоистый ореол ауры вокруг головы вивисектора. Клингхаймер «читал» свечение, сияние и оттенки ауры. Только что в ауре доктора багровой волной всплеснулся гнев — и это, скорее всего, означало, что мозг пациента умолк навсегда. Клингхаймеру казалось, что Пиви и сам безумец, потому что нежная любовь вивисектора к боли и страданиям других не имела рациональных объяснений. Мальчишкой Пиви наверняка терзал мелких животных, — и в этом он оставался ребенком. Своеобразное безумие доктора лентой охряного свечения охватывало лоб, и цвет этот был болезненным, словно незалеченная рана. Уравновешенному и здравомыслящему мистеру Клингхаймеру казалось, что у Пиви лицо человека, которого однажды убьют либо повесят.
Доктор, вне всякого сомнения, был знатоком своего дела — тончайшим исследователем электрической стимуляции мозга. Годами он пытался перенести мысль из мозга одного существа в мозг другого и в последнее время добился значительных успехов. Пиви тщательно обследовал и разметил части коры головного мозга, проникая вглубь в поисках зон памяти, речи и того, что он считал вместилищем психического опыта. Его электрическое оборудование, размещенное внутри ящика на колесах, сделанного из меди, кожи и дерева и усеянного сияющими циферблатами и переключателями, создавало очень точно отмеренные токи и регистрировало кортикальные импульсы. Лечебница «Элизиум» вкупе с богатством мистера Клингхаймера позволили Пиви обрести степень исследовательской свободы, немыслимую где-либо в другом месте. Доктор работал, однако доход свой разумно распределял по заграничным банкам и держал наготове наличные, паспорта и прочие документы, чтобы в случае непредвиденной опасности безотлагательно сняться с места.
Для мистера Клингхаймера Пиви с его полным отсутствием моральных принципов и любовью к деньгам — простой и предсказуемой мотивацией — оказался сущей находкой. Сам Клингхаймер был в общем равнодушен к деньгам — может, потому, что обладал ими в изрядных количествах. Иногда его, впрочем, занимал вопрос, исчезнет ли это равнодушие, если он внезапно обнищает. Ему казалось, что нет, поскольку он был полностью удовлетворен проницательностью своего ума. Мистер Клингхаймер не был наделен «чувствами» в общепринятом смысле слова — никаких симпатий, кроме легкого восхищения гением других и яростного желания обладать тем, что лежало в глубинах их умов, чтобы расширить возможности своего. Его намерением было присвоить дарования иных человеческих существ, отобрать их с помощью Бенсона Пиви и его машин.