— Мне это не нравится.

Впервые он слышал, чтобы ее голос звучал так по-детски беззащитно. Ему захотелось закричать.

— Что… — Но он понял. Внезапно все стало ясно. Грязь, руки в порезах от попыток вскопать твердую, мерзлую землю… Он понял.

Деймон сделал еще глоток бренди.

— Кто?

— Роза, — пустым, бесцветным голосом ответила Джанелль. — Он убил мою подругу Розу. — В этот миг в ее глазах вспыхнул жестокий, неприрученный свет, и губы изогнулись в жалкой, горькой улыбке. — Перерезал ей горло, потому что она отказалась лизать леденец. — Ее глаза на миг скользнули к его паху, а потом неспешно поднялись к лицу. — Вы так называете это, Князь?

Деймон почувствовал, как судорожно сжалось горло. Кровь пульсировала в ушах, оглушая его, как яростный прибой, хлещущий по скалам. Было очень, очень трудно дышать.

Замогильный голос. Полуночный, беспредельный, древний, гневный голос с ноткой безумия. Он ему не померещился тогда. Деймон слышал его на самом деле.

Черный по Праву рождения.

Ведьма.

Она хотела убить его, потому что он был мужчиной. Приняв это, стало легче успокоиться.

— Это называется пенис, Леди. Я не привык использовать эвфемизмы. — Он помолчал немного. — Кто убил ее?

Джанелль отхлебнула немного бренди.

— Дядюшка Бобби, — прошептала она, начав раскачиваться взад и вперед. По щекам струились слезы. — Дядюшка Бобби.

Деймон забрал стакан из ее рук и поставил его на пол. Ему было все равно, пусть убивает его, пусть возненавидит за то, что посмел к ней прикоснуться. Он поднял Джанелль из ванной на руках и прижал к себе, убаюкивая, позволяя ей выплакать свое горе до тех пор, пока не осталось больше слез.

Почувствовав наконец, что ее дыхание выровнялось, Деймон понял, что она, окончательно измучившись, провалилась в сон. Тогда он завернул девочку в полотенце, отнес в ее комнату, нашел чистую ночную рубашку. Надев ее на Джанелль, Деймон положил бедняжку в постель. Понаблюдав за ней несколько минут, желая убедиться в том, что она действительно заснула, он вернулся в свою комнату.

Деймон бродил туда-сюда по ковру, глотая бренди и чувствуя, как стены сжимаются и давят на него.

Дядюшка Бобби. Роза. Леденец. Откуда она узнала? Джанелль, должно быть, знала об этом весь день и специально дожидалась ночи, чтобы посадить живое напоминание о смерти? Весь день, пока Роберт Бенедикт был дома.

«Если правильно спеть для них, то цветы назовут тебе имена тех, кто ушел».

Он тихо оскалился. Шаги замедлялись по мере того, как в его душе поднимался холодный гнев.

Что-то не так в этом месте. Здесь есть зло. У Шэйллота слишком много секретов. Прибавить к этому еще и охоту на Джанелль, которую открыли Доротея и Геката. Да и Грир по-прежнему в Белдон Море, вынюхивает что-то…

Терса сказала, что Жрец станет либо лучшим союзником, либо самым опасным врагом.

Придется как можно быстрее принять решение, иначе будет слишком поздно.

Наконец, окончательно вымотавшись, Деймон снял халат и упал на постель. Ему снились разбитые хрустальные чаши.

Глава 11

Единственное, что имелось в этой клетке, кроме переполненного ведра нечистот, — это маленький стол, на котором стояла тарелка с едой и металлический кувшин воды.

Люцивар смотрел на кувшин, сжимая и разжимая кулаки. Цепи, приковавшие его лодыжки и запястья к стене, были достаточно длинными, чтобы дотянуться до еды и питья, но их, увы, не хватало, чтобы вцепиться в глотку стражнику, принесшему сомнительные яства.

Люцивару была необходима еда. О воде он отчаянно мечтал. Маленькие духовки, которые Зуультах со смехом называла своими «покоями для просвещения», были расположены в пустыне Арава, где солнце было безгранично жестоким. К полудню жара становилась такой невыносимой, что даже от его нечистот шел пар.

Первые три дня, когда он был заперт, стражники приносили еду и воду и выносили помойное ведро. На протяжении первых двух суток Люцивар ел то, что дают. На третий день в пищу и воду добавили шаффрамате, сильнейший афродизиак, которого было бы достаточно, чтобы мужчина удовлетворил целый ковен на одной из их регулярных встреч. Имелся лишь один интересный недостаток: это вещество доводило несчастного до грани безумия, потому что, наделив его уникальными способностями продлить половой акт, оно, к сожалению, не давало ему достичь пика наслаждения.

Люцивар почуял его прежде, чем прикоснулся к чему-либо. Менее бдительный человек ничего бы не заметил, но он уже испытывал на себе эффект шаффрамате и не горел желанием повторить эксперимент на потеху Зуультах.

Люцивар облизнул потрескавшиеся губы, глядя на кувшин с водой. Сухой язык повредил запекшиеся трещины и омылся кровью.

В тот, третий, день он с размаху швырнул тарелку и кувшин о стену. Гадючьи крысы — огромные, ядовитые грызуны, способные выжить где угодно, — высыпали из тенистых уголков и набросились на еду. Остаток дня Люцивар провел, наблюдая за тем, как они рвут друг друга на части, бешено совокупляясь.

В следующие два дня никто не приходил. Ни еды, ни воды. Ведро переполнилось. Не осталось ничего, кроме крыс, жары и вони.

Час назад вошел стражник с едой и водой. Люцивар вызверился, расправляя огромные темные крылья, пока те наконец не коснулись кончиками стен. Стражник покосился на него и трусливо сбежал, поджав хвост. Хуже крысы.

Люцивар на дрожащих ногах подошел к столу. Он поднял кувшин и слизнул выступившую влагу на стенках.

Этого было слишком мало.

Он посмотрел на тарелку. Вонь от помойного ведра смешивалась с запахом еды, но Люцивару было все равно: желудок словно завязался узлом от голода, но и это мучение уступало непреодолимой, тягучей жажде воды, которая была так близко. Слишком близко.

Зажав кувшин обеими руками, чтобы не уронить его, Люцивар сделал большой глоток воды.

Шаффрамате ледяным огнем прокатился по телу.

Губы Люцивара изогнулись в улыбчивом оскале. Губы потрескались и начали кровоточить.

У него была только одна причина, чтобы подчиниться, чтобы есть и пить, чтобы принять последствия, — и отнюдь не страх смерти. Он неистово любил жизнь, но при этом оставался эйрианцем — охотником, воином. Люцивар вырос бок о бок со смертью, и это притупило страх перед ней. Часть его даже приветствовала мысль о том, чтобы стать мертвым демоном.

У него осталась лишь одна причина. Девочка с яркими сапфировыми глазами.

Люцивар поднял кувшин и начал пить.

Люцивар стиснул зубы и зажмурил глаза. Он ненавидел лежать на спине, как и все эйрианцы мужского пола. Так они не могли использовать крылья. Это было проявлением крайнего подчинения. Но, привязанный к «ложу для игр», Люцивар ничего не мог поделать, оставалось только терпеть.

Пока очередная ведьма Зулльтах двигалась сверху, думая только о том, как быстрее достичь наслаждения, он только ругался про себя самыми непристойными словами, награждая женщин разнообразными проклятиями. Руки эйрианца стискивали медные столбики изголовья всю ночь с такой силой, что на них отпечатались его пальцы.

Снова и снова, одна за другой. С каждой боль становилась все сильнее. Он ненавидел их за эту боль, за их удовольствия, за смех, за еду и воду, которой они помахивали перед ним, пытаясь заставить его умолять.

Но он был Люциваром Ясланой, эйрианским Верховным Князем. Он не станет умолять. Не будет. Не будет.

Люцивар открыл глаза. Тишина. Полог постели задернут, не давая рассмотреть комнату. Он попытался пошевелиться, немного размять затекшие мышцы, но привязали его на славу, не оставив возможности сдвинуться с места.

Он снова облизал губы. Страшно хотелось пить, навалилась мертвенная усталость. Было так легко ускользнуть от боли, от воспоминаний…

В коридоре зазвучали мужские голоса. Движение в комнате, скрытое и смазанное закрытым пологом. Наконец голос Зуультах: