На сей раз дверь распахнулась, и на пороге встал мужчина с таким выражением лица, словно он весь вечер с нетерпением ждал появления Эскаргота. Он осклабился, словно обезьяна, но ровно через три секунды улыбка погасла, он прищурился, а потом отступил назад и захлопнул дверь стремительным, отточенным за многие годы практики движением. Однако Эскаргот успел придержать дверь ногой, прежде чем она закрылась полностью.
– Убери свою ногу с моего порога! – проорал мужчина, наваливаясь на дверь.
– И не подумаю! – крикнул Эскаргот, наваливаясь на нее с другой стороны.
Несколько мгновений они стояли по разные стороны двери, безуспешно тужась. Но, похоже, мужчина увидел, что нога Эскаргота прочно стоит на пороге и что никакими усилиями ее не сдвинуть с места. Возможно, он оставит попытки закрыть дверь и пойдет за каким-нибудь тяжелым предметом, чтобы треснуть Эскарготу по ноге, но к тому времени Эскаргот проскользнет внутрь.
– Какого черта ты ломишься к человеку в дом в такой час? – осведомился мужчина, не отпуская дверь, но выглядывая в щель, чтобы рассмотреть, с каким таким бандитом он имеет дело.
– Разве это не трактир? – спросил Эскаргот.
– Ну да. Трактир.
– И сейчас не больше семи часов вечера, верно? Мне нужна комната, вот зачем я ломлюсь. Я только что выяснял отношения с шайкой гоблинов на дороге и почти победил. Двоих убил, а остальных загнал в реку. Мерзкие маленькие твари. Думаю, хотели ограбить меня.
– Гоблины! – У мужчины отвисла челюсть.
– Они самые, – солгал Эскаргот, рассчитывая, что человеку, недавно одержавшему верх над шайкой гоблинов, хозяин трактира окажет более радушный прием.
– А вы видели на дороге кого-нибудь?
– Ни души. Похоже, путешественники предпочитают обходить эти места стороной, и я их не виню. Человек подвергается нападению гоблинов, а когда добирается до единственной деревушки, расположенной между Городом-на-Заливе и черт знает чем еще, ему отказывают в ночлеге.
– Так, значит, вы прибыли из Города-на-Заливе, не из Гровера?
– О чем я вам и говорю. Из него самого, хотя путешествую я не удовольствия ради. В деревне выше по реке умирает моя старая тетушка, и я собираюсь унаследовать пивоварню, если только доберусь дотуда, чтобы заявить о своих правах на нее. Но если так будет продолжаться, я сам умру на полдороге, зацарапанный гоблинами насмерть.
Мужчина перестал наваливаться на дверь с прежней силой и снова выглянул в щель.
– У меня тоже когда-то была старая тетушка, – сообщил он.
Эскаргот потряс головой:
– Да поможет небо старым тетушкам. – Он снова потряс головой. – Да что там говорить.
– Тогда заходите. Много предложить вам не могу, но здесь довольно сухо, и я стараюсь бороться с крысами и клопами. Терпеть не могу клопов. Слишком много лапок. А крысы еще хуже, хотя дело здесь не в количестве лапок. Ну, вы меня понимаете.
– Еще бы, – сказал Эскаргот, входя и падая в кресло. – Я сам терпеть не могу крыс. Вечно все грызут. Однажды сгрызли у меня роман Смитерса, очень редкую книгу.
– Смитерса! – воскликнул мужчина, разом просияв. – Так, значит, вы читаете Смитерса!
– Я бы сказал, что читаю. – Потом Эскаргот вдруг вспомнил, где он находится, и усомнился, что слухи о Смитерсе могли распространиться так далеко. – Я имею в виду Дж. Смитерса.
– Ну конечно, конечно. Из деревни Алтуна.
– Из деревни Бромптон. Мой Смитерс живет в деревне Бромптон.
– Неужели? – с сомнением спросил мужчина. – А мой живет в Алтуне, что выше по реке. Он написал кучу замечательных книг. Мои любимые – про Пиратские острова в волшебной стране на морском дне. Или, по крайней мере, туда добираешься по дну моря, если такое возможно, а такое, полагаю, невозможно, коли человек не рыба.
Эскаргот кивнул:
– У вас ведь найдется кружка пива, а?
– Разумеется. Я сам варю пиво. Когда-то его привозили из Гровера, но пивоварня там сгорела, да и дорога уже не та, что была прежде, – и так мало-помалу все разладилось. Я жду одного человека из Гровера. Полномочного представителя. Кое-кто из нас намерен разобраться со всем этим.
– С чем именно? – спросил Эскаргот, оглядываясь по сторонам.
– Да со всем: с гоблинами, с плохой дорогой, со всеми делами в реке. Правда, мы толком не знаем, что мы можем сделать, но с чего-то же нужно начинать, а в Гровере есть общество, готовое взять все на себя. Я послал туда запрос, но, боюсь, в деревне осталось лишь два-три человека, которые поддержат мою инициативу. Большинство смирилось с положением дел, если вы меня понимаете. Наш мэр в прошлом месяце впал в полное помешательство и попытался повеситься на собственных подтяжках. Теперь у нас даже нет мэра. Нам нужно организоваться.
– Да, организоваться! Вот что поистине необходимо! Вы ведь не забыли про пиво, правда? И кусок холодного мяса, коли таковой у вас найдется. На худой конец, кусочек сыра. Или пирог. У вас здесь уважают пироги?
– Вообще-то да, – сказал мужчина. – Но дело миссис Клири – это женщина, которая пекла пироги и продавала их через лавку Паркера, – пришло в полный упадок, когда старая леди… Вы слышите?
Эскаргот навострил ухо и различил приглушенный расстоянием грохот повозки – казалось, едущей очень быстро – и ржание лошади. Оба мужчины разом бросились к двери, и хозяин трактира распахнул ее и выскочил за порог, но сразу же отступил назад, схватил фонарь и выкрутил фитиль до упора, чтобы фонарный свет получше рассеивал туманную мглу. К востоку и западу дорогу окутывал густой туман, и только призрачный свет единственного окна на втором этаже соседнего дома напоминал о том, что здесь находится деревня.
Грохот колес, казалось, с усилием прорывался сквозь туманную пелену, становясь все громче и неистовей, и за конским ржанием и топотом копыт различались пронзительные вопли возницы. Из тумана внезапно вынырнула старая телега, влекомая обезумевшей лошадью с дико вытаращенными глазами и вывалившимся языком. Эскаргот и хозяин трактира отскочили в сторону, чтобы лошадь не втоптала их обоих в грязь, и телега стремительно пронеслась мимо; возница, сгорбившись, сидел на облучке, широко расставив ноги, запутавшиеся в ворохе ремешков и вожжей, и мертвой хваткой вцепившись в ограждение повозки; а верхом на нем сидел гоблин, дравший его за волосы. Позади сидели еще шесть гоблинов, которые ухали, визжали, пихали друг друга и вырывали пучки собственных жидких волос, словно подражая шутовским телодвижениям своего собрата. В воздухе мгновенно распространился запах сырой рыбы и тошнотворный запах грязных гоблинов, и один из маленьких человечков, оскалив острые зубы, бросил в Эскаргота и хозяина трактира горсть обглоданных рыбьих скелетов, когда телега проносилась мимо.
Потом телегу, уже снова наполовину скрывшуюся в тумане, развернуло, занесло в сторону, и она ударилась о столбы коновязи перед дощатой конюшней. Одно колесо разбилось вдребезги, и спицы брызнули веером в темноту. Телега накренилась и перевернулась под истошное верещание посыпавшихся из нее гоблинов. Внезапно обретшая свободу лошадь рванулась к реке, и через минуту громыхание упряжи, волочащейся за ней по земле, и стук копыт стихли в отдалении. Колеса перевернутой телеги продолжали бешено вертеться, словно дервиши в экстазе, а гоблины повскакали на ноги и понеслись к туманному лесу, подобные гонимым ветром осенним листьям, заливаясь безумным хохотом, словно они сделали именно то, что намеревались сделать.
Эскаргот подбежал к вознице, который откатился к стене конюшни и лежал там бесформенной грудой, похожий на изуродованную тряпичную куклу с неестественно вывернутыми конечностями. Он лежал на спине, глядя вытаращенными, остекленевшими глазами в пустоту и разинув рот, словно в последнем беззвучном вопле. Эскаргот потряс мужчину за плечо. Хозяин трактира приложил ухо к его груди.
– Он мертв, – медленно проговорил он.
– Мертв? – переспросил Эскаргот, отказываясь верить в очевидное.
Хозяин трактира кивнул, в ужасе уставившись на Эскаргота, а потом медленно огляделся по сторонам, словно опасаясь, что гоблины затаились где-то поблизости, – возможно, выжидают удобного момента, чтобы запрыгнуть им на спину и вцепиться в горло холодными скользкими ручками.